Ситуация постмодерна как во второй половине XX века, так и сегодня указывает на «перегруженность эстетического сознания» (Ханс-Георг Гадамер, 1900–2002). Если сузить проблему, можно поставить вопрос так: «Мы знакомы со школами в искусстве, ключевыми произведениями того или иного течения и т. д., но помогает ли это нам обрести свое место?» На эстетическом распутье вырисовываются две творческих стратегии — припадать к источникам прошлого или прибегать к провокациям.
Композитор и основатель ансамбля «Мадригал» Андрей Волконский (1933–2008), локомотив неофициальной советской культуры 1950–1960-х годов, удивительным образом умел совмещать два разнонаправленных вектора — в сторону авангардных практик и «археологических» открытий в области старинной музыки.
В постсталинских 50-х князь Волконский находился в эпицентре богемной жизни, о чем впоследствии вспоминал: «было много любителей искусства, мы встречались в подвалах у художников, как у Плавинского, или в мастерских некоторых членов МОСХа. Вспоминаю ночь в мастерской Сидура на Чудовке, в подвальчике слева от метро. Там были не только художники — это было наше общество. Я знал весь этот круг, но связь давно прервалась. Все это время окружено романтикой, бескорыстием. Эпоха была очень живая, настоящее братство. Сейчас — эпоха коммерческая, галерейная. А первые выставки Яковлева и Кропивницкого были у меня на квартире. Мне подал пример Рихтер — он первый сделал домашнюю выставку».
Линия творчества композитора парадоксальна в том смысле, что знания в области старинной музыки пропускались им через горнило авангардных практик и наоборот. Его личность и творчество можно уподобить мосту между традицией с ее источниками (по Кшиштофу Пендерецкому, «Мы все еще пишем новую музыку в старых формах») и авангардом (фактически синоним к слову «провокация», исходя из контекста, заданного выше). Приблизительно в одно и то же время Волконским совершались открытия по части овладения техниками, новыми для советских композиторов, и поднимались архивные материалы, бередившие воображение музыкантов актуализацией наследия прошлого. Это давало возможность посмотреть на старинную музыку глазами человека XX века и вдохновляло на создание собственной музыки в духе того времени. В первом случае – в виде стилизаций: «Старинная музыка» Валентина Сильвестрова (р. 1937), «Сюита в старинном стиле» Альфреда Шнитке (1934–1998). Во втором – наполняя старые жанровые формы новыми стилистическими особенностями: «Musica stricta (fantasia ricercata)» Андрея Волконского – первое двенадцатитоновое сочинение в СССР, «Чакона» Софии Губайдулиной (р. 1931), Двенадцать инвенций Бориса Тищенко (1939–2010).
Работы художника Дмитрия Плавинского (1937–2012) отражают глубокую философскую систему, которую он тщательно выстраивал всю жизнь. Он сам называл ее «структурным символизмом». Ее главными героями являются Время и Пространство, Память и Смерть, Природа и Знак. Художник погружался в прошлое, окружая себя архаическими символами и древними письменами. Его интересовало время, прежде всего, как философская категория. «Я изменяю время прошедшее, настоящее и будущее на время возвратное, время данное и время предполагаемое, — писал он. — Наиболее активное время, формирующее и наполняющее человека внутренним содержанием — время прошлое или возвратное. Оно и является для человека настоящим». Он путешествовал по всей стране от Заполярного Урала, Новгорода, Пскова, Дальнего Востока до Самарканда и Ашхабада, копировал фрески и собирал артефакты древних цивилизаций, срисовывал новгородские берестяные грамоты и страницы рукописных книг XII века, держал в руках челобитные крестьян и алхимические манускрипты, пытаясь увидеть будущее через прошлое. Особое место в его творчестве заняла офортная техника. «Бегущая во тьме» — воплощение остановленного времени. Однажды художник нашел на картофельном поле мумифицировавшийся труп собаки, и его поразила причудливая форма, соединявшая жизнь и смерть. Та же собака появляется возле погоста на офорте «Заброшенная церковь». Древнейшие черепахи и носороги, разрушенные храмы, забытые письмена образуют структуру неявных смыслов, тайный шифр, в котором ощущается покой и загадочность бесконечности. Живопись и офорты Дмитрия Плавинского можно сравнить с открытым учеными в середине ХХ века реликтовым излучением или эхом, которое миллиарды лет доносится до нас гулом Большого взрыва.